«То ты домой рвешься, то тебя палкой назад не вытолкаешь».

Возникло неоднократно преследовавшее меня сегодня чувство дежавю. Нахлынули знакомые необъяснимые эмоции.

Он был уже почти у двери в будку, когда я крикнула широкой спине:

— А вы знаете, что заставило меня вернуться в этот мир?

Дрейк остановился. Стал в профиль.

— Вы. Это были вы! Я видела сон этой ночью. Вы стояли в парке, а я бежала за своим котом, когда наткнулась на ваши ноги. А когда увидела вас, поняла, что…

Теперь он повернулся всем корпусом. Стоял и смотрел, прищурившись.

Времени на то, чтобы закончить, не хватало. Нужно было торопиться.

— Я поняла, что вы друг. И можете научить меня всему. Вы ведь можете это, правда?

Дрейк нахмурился.

— Научить тебя чему? — спросил он.

— Научить меня большему, чем я могу сейчас. — От волнения я снова вытерла руки о джинсы. Коленки мелко подрагивали, хотелось срочно сесть куда-нибудь. — В том сне я поняла — вы единственный, кто может меня научить.

Он не ответил.

Просто развернулся и ушел.

А я в сердцах едва не сплюнула прямо на землю. Черт бы его подрал, этого Дрейка! Ну что за привычка уходить, не ответив!

Глава 6

С того момента, как состоялась памятная встреча с Комиссией, прошла неделя.

Вернулась домой мама, нагруженная ворохом новых вещей. В доме снова стало светло и уютно. Звякали кастрюльки, кипятился чайник, звучали телефонные трели. Приходили в гости подруги и знакомые — кто чай попить, кто на вещи посмотреть, прикупить обновку для себя или родственницы, кто про заграницу поспрашивать. Хотя мама редко что-то видела, помимо складов и магазинов, любопытство все равно приводило в дом то одну, то другую ее приятельницу, которым было приятно почесать языками, задержавшись на часик-другой по пути с работы домой.

С «прыжками» теперь приходилось осторожничать.

Мама — она и есть мама. Всегда знает, где ты есть, всегда следит, даже когда не смотрит на дочь. Поэтому вела я себя примерно, уставшей не выглядела, улыбалась больше, чем обычно, и улыбки мои отражались теплом в маминых глазах. Ее волнение постепенно сошло на нет, что меня — не любившую расстраивать мать — очень радовало.

Но это касалось лишь «прыжков» по «своим» городам. И если бы только это, то сиять было бы решительно не с чего.

Я же, словно припасшая на зиму тонну орехов белка, ходила притихшая и довольная. Потому что появился секрет. Свой собственный, хороший такой, жирненький, вкусный!

А все потому, что наконец-то сумела осознать одну вещь — время в том мире не движется! Даже не так… Оно останавливается в нашем мире, когда я перемещаюсь в Нордейл! Вот как!

Прежде чем я окончательно уверовала в эту теорию, пришлось провести многократные проверки, но они подтвердили факт того, что, во сколько бы мое бренное тело ни исчезало, возвращалось оно домой всегда в точно ту же минуту, которую перед прыжком на наручных часах засекали глаза.

Однако радости это не уменьшало.

Сначала в голову забрела мысль, что время в «прыжках» вообще перестает идти, но первое же перемещение в Европу развенчало это предположение. Да и предыдущие практики всегда доказывали обратное. Куда бы ни ступала моя нога в пределах родной планеты, часы никогда не зависали, продолжая нагло и вызывающе тикать, несмотря на мой полный надежды взгляд. Однако стоило им оказаться в осеннем парке возле фонтана или на центральной площади Нордейла, как их тут же клинило намертво, эта временная «смерть» неизменно вызывала на моем лице ехидную усмешку и желание сплясать прямо на улице. Думаю, спляши я на самом деле, прохожие не стали бы коситься с упреком, скорее улыбнулись бы, разделив восторг незнакомки, непонятный им. Этот новый мир был каким-то другим.

Так или иначе, открытие окрыляло, позволяя больше не заботиться о том, что моим отсутствием кто-то обеспокоится.

Конечно, это касалось только «прыжков» в другой мир, мысль о котором, подобно листу, упавшему в пруд и медленно опустившемуся на илистое дно, к этому моменту окончательно утрамбовалась и прижилась в глубинах сознания, но это не тяготило. Путешествовать «локально» (слово помпезное и вычурное даже для меня) все равно желания не возникало. Виной всему было неотступно следующее по пятам чувство одиночества. Казалось, людей много, мест много, а все не то и не там. Не хотелось больше Европы, Штатов, райских уголков с синим морем и белыми пляжами. Душа рвалась куда-то далеко, куда с томным взором смотрело сердце, где всегда возникало чувство покоя и умиротворения. В тот самый мир, который Дрейк назвал Уровнями.

Иногда я задумывалась, почему так часто наведываюсь туда, сижу на ночных крышах, как Малыш или Карлсон, глядя, как зажигаются вечерние огни Нордейла (даже родной для Астрид Линдгрен Стокгольм так не чувствовался), смотрю в ночное небо, и мне хорошо. Просто так, беспричинно хорошо. Сидеть и вглядываться в укрытые синевой дали, где горят многочисленные огни, ходят люди и ездят машины, вдыхать аромат асфальта и домов, смешанный с запахом местной растительности, слушать далекие звуки дорог. Почему здесь? Почему не в одном из городов родной планеты, где все привычно и знакомо?

Ответов не находилось. Только каждый вечер, закончив работу и накормив кота, я приходила сюда, чтобы скоротать несуществующую пару часов, зная, что могу вернуться домой когда угодно и ничего не изменится.

От этого знания было спокойно, и возникало внутри великолепное чувство — наконец-то никуда не нужно торопиться! Как груз с плеч. Просто посидеть. Для себя.

Плыли по небу облака, перемигивались над городом ранние звезды, а проблемы уходили далеко-далеко. Перед моим взором расстилался город будущего. Город моего будущего. Так я его теперь называла.

Я точно знала, что с этим местом будет еще многое связано, пока неизвестно, каким образом. И это многое обязательно придет, сегодня или завтра, возможно, через месяц. Ведь если я буду терпеливой, Вселенная обязательно укажет мне правильную дорогу. Нужно просто посидеть в тишине и лучше прислушаться. Так я и поступала.

Дома не обошлось без экспериментов с собственным ртом.

Все хотелось знать, правда ли Дрейк смог наложить невидимый запрет? Пару раз я подлавливала маму, когда та не была особенно занята, вдохновенно открывала рот, чтобы поведать о недавних приключениях (даже если бы получилось, свела бы все к шутке, и дело с концом), да вот только не получалось.

Стоило настроиться на нужную тему — путешествия по своему миру и заглядывание в чужой, — как челюсти намертво замыкало, язык прирастал к нёбу и становился похож на мокрую дохлую рыбу.

Мать ловила выражение полкой растерянности на моем лице и спрашивала:

— Дин, ты чего?

А я начинала безудержно смеяться.

Это не пугало, а почему-то по-детски веселило. Забавляла собственная неспособность выговорить слова. А раз смеялась я, то смеялась и мама. И тема, которую я так усиленно пыталась поднять, тихонько растворялась сама собой, так и не начавшись. Отсмеявшись, я незаметно подмигивала в потолок, салютуя дяде Дрейку за качественно наложенный запрет. Смог ведь! И не соврал, чтобы напугать, а действительно сделал. Хитрец инопланетный!